Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года - Лев Александрович Данилкин

мало кому интересного тома, не вполне ясно: какая, в сущности, разница, в кабине Гагарин прилетел или держался руками за стропы; прилетел же, и именно оттуда, откуда нужно. И раз руководство космической отрасли посчитало необходимым засекретить детали – по-видимому, у них были на то важные причины: например, чтобы не открывать кому ни попадя дислокацию действующей зенитно-ракетной части. Да даже если бы и не было, а просто из стандартной советской одержимости секретностью, – все равно это ничего не меняет. Называли же в проектной документации Звездного городка общественную баню “лабораторией повышенной влажности” – ну и что?

Любопытнее – раз уж зашла речь о расхождениях между “официальным” нарративом о полете и реальностью – вот что.

Крайне маловероятно, что Гагарин – как он сам потом с улыбкой тысячу раз рассказывал – наслаждался при спуске прекрасной погодой и распевал “во весь голос, что называется, на всю Вселенную: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»” [14].

Во-первых, у него почему-то открылся не только основной, но и запасной парашют: очень опасно, резкое снижение управляемости, парашюты могут спутаться друг с другом и скрутиться.

Во-вторых, шлем его, с “СССР”, был герметичный, и тот воздуховод, по которому внутрь поступал воздух в “ракете”, при отделении от “шарика” оторвался, а клапан, через который внутрь мог поступить воздух из атмосферы, застрял где-то под оранжевым космонавтским костюмом – и в течение шести минут, дыша лишь тем, что осталось в скафандре, Гагарин судорожно пытается расстегнуться; ему помогло – точнее, его спасло – зеркало на рукаве: с его помощью он нашел в последний момент нужный тросик и открыл его [12; 13;15].

В-третьих, его, и так полузадохнувшегося, на плохо управляемых парашютах, несло в студеную Волгу; между прочим, “при покидании корабля у него оторвало ранец с надувной лодкой и всеми припасами” [11].

Неудивительно, что выглядел он во второй половине того длинного дня “каким-то расхристанным” [8].

Вдохнув, наконец, порцию свежего воздуха, перед “окончательным” приземлением Гагарин успел приметить, что спускаемый аппарат, из которого его вышвырнуло, благополучно соприкоснулся с землей и чудом, замерев в десяти метрах от крутого откоса, не шмякнулся в реку – в километре от того, куда несло его самого, и в 280 километрах западнее, чем предполагалось и где его ожидали поисковики. Выяснится – из-за некорректной работы одного из приборов двигатель третьей ступени ракеты-носителя выключился только со второй попытки, от сигнала запасной системы, – и позже, “с перелетом” [64]. Курьез, однако, в том, что Гагарин узнал место – “железную дорогу, железнодорожный мост через реку и длинную косу, которая далеко в Волгу вдается” [10] – потому что за год до того он умудрился пройти парашютную подготовку именно здесь, под Саратовом.

“Случилось, как в хорошем романе” [30], как сказано в его официальных воспоминаниях; что да, то да.

Из-за того, что Гагарин приземлился рядом с секретной ракетной частью – “в 2 км юго-восточнее н. п. Подгорное”, власти, от греха подальше, методично принялись наводить тень на плетень. Решение указать местом репатриации Гагарина на Землю адрес “у села Смеловка, в 26 километрах юго-западнее города Энгельса” [5] привело к тому, что это “ложное место приземления” стало “одним из символов Саратовской области” [20]. Сначала его оборудовали временным обелиском, а впоследствии отгрохали там помпезный мемориал – с уменьшенной копией вэдээнхашного “ятагана” – клинком в землю, с каменными истуканами, с барельефами двенадцати первых космонавтов, с вычеканенными портретами Циолковского и Королева и раллийной автотрассой.

Ответственные лица – ожидавшие Гагарина “на линии Ростов – Куйбышев – Пермь” [3] – задним числом заявили, ожидаемо, что приземление произошло тютелька в тютельку в заранее подготовленном районе: “Мы, – плел полковник Борисенко, спортивный комиссар, чья задача была запротоколировать мировые рекорды, да вот беда: находившийся в 10.55 за сотни километров и от Смеловки, и от Подгорного [5], – не отрывали глаз от неба, где с секунды на секунду должна была появиться оранжевая точка – купол гигантского парашюта. Вот он! Все ниже, ниже… Наш вертолет поспешил к месту посадки…” [5].

Подлинное место – “в 2 км юго-восточнее н. п. Подгорное” – находится в запустении; до 1993 года в части стояли передвижные пусковые ракетные установки и “радиотехническая батарея со станцией наведения и обнаружения” [1]. По заброшенному объекту – если кто-то любезно привезет вас туда; без наводки знатоков найти его сложно – можно свободно гулять, с некоторым риском сломать себе шею о разбросанные там и сям прямо в траве фрагменты руинированных зданий “режимного объекта”.

Там или сям, так или иначе, но в 10.55 Гагарин крепко стоял на Земле – испытывая, надо полагать, примерно то же чувство, что за 44 года до него автор прихваченной им в космос брошюры, который ночью с 25 на 26 октября произнес задумчиво: “Es schwindelt”. Голова идет кругом.

Социальная эпидемия, “нулевым пациентом” которой суждено было стать Гагарину, началась вовсе не во Внукове, в знаменитой сцене с развязавшимся шнурком, а раньше – непосредственно в поле. Первой партии тех, кто вступил в контакт с “Колумбом Вселенной”, – это были сельхозрабочие и военные, – повезло больше других: все они были обласканы прессой и с удовольствием делились приятными воспоминаниями о том, как еще за завтраком слушали по радио сообщения о “с человеком на борту” – а ближе к обеду увидели и “борт”, и этого самого человека (причем по отдельности).

Щедрее всех зачерпнули славы пожилая колхозница-татарка Анна Тахтарова и ее внучка Рита – которые осуществляли весенний высев клубней картофеля и одновременно рутинный выпас своей коровы Звездочки, когда увидели человека в шлеме, оранжевом демаскирующем костюме и с обрезанными парашютными стропами.

Он никуда уже не летел и медленно ковылял по направлению к ним – не первую сотню метров – по чавкающей под ногами свежей пашне, в неудобном скафандре.

Испугавшись странного существа, аборигены дали деру. Попытки навести мосты и внушить им, что он не представляет опасности (“Свой, свой, советский!” [10]), увенчались успехом не сразу – женщина неважно владела русским языком [23].

Появление в небе двух парашютных систем со множеством оранжевых куполов не осталось, однако ж, незамеченным и другими местными жителями: группа случившихся неподалеку механизаторов принялась азартно комментировать шансы “пузыря” лопнуть при приземлении – после того, как “тракторист Яков Лысенко крикнул: «Хлопци, лэтыть щось такэ!»” [17]. Мнения механизаторов разделились: если одни полагали, что это может быть тот самый советский, который на борту и о ком говорили по радио, то другие, ссылаясь на тот же источник – “только что передавали”, – склонялись к идее, что, пока “Гагарин над Африкой пролетает” [24; 27], в их полях потерпел крушение некто другой: американский летчик-шпион, коллега недавно сбитого при похожих обстоятельствах Пауэрса.

Чтобы перевести решение вопроса о государственной принадлежности пришельца в практическую плоскость, группа механизаторов выдвинулась на место событий – причем по дороге разделилась: если одних больше заинтересовал железный шар, то других